Полёт. Труд живописца можно приравнять к труду греческого шахтёра

Первая встреча с Бахусом у меня состоялась летом 1964 или 1965 года, точно не помню, в пионерском лагере в Непецино. В субботу вечером в лагере устроили танцы, в воскресенье должны были приехать родители. После танцев ко мне подошёл долговязый белобрысый парень и ломающимся голосом с нотками баритона сказал: «Давай завтра поддадим, возьми у матери рубль». Утром в воскресенье на автобусе приехали родители. Пионеры разбрелись с ними по укромным местам лагеря. Мама достала крафтовый бумажный пакет, в нём было угощение: конфеты, пряники, пара яблок и несколько абрикосов. Мы побродили по полю, поговорили. Перед отъездом я попросил у родителей рубль. После обеда, проигнорировав тихий час, мы с белобрысым пролезли через дыру в заборе, вышли с территории лагеря. На пыльной дороге у дверей сельского магазина мой товарищ подошёл к трактористу и попросил его купить бутылку лимонного ликёра. С моим собутыльником я сел в тени лопухов в придорожной канаве. Белобрысый зубами сковырнул пробку-бескозырку, профессионально поставил палец, отмечая половину бутылки, и стал пить из горла. Потом выпил я. Какое-то время мы посидели в канаве, потом встали и пошли. На тропе у меня возникло ощущение лёгкости и необычного чуда оттого, что поле с васильками ходило под ногами, как палуба корабля. Под солнцем меня немного разморило. Когда подошли к реке, увидели купающихся пионеров. Наверное, по-дурацки улыбаясь, я стал смотреть за их плесканием в воде. Так состоялось моё пионерское знакомство с богом виноделия.

В 1968 году в Москве во многих местах города появились точки разлива молдавского вина. Как правило, это были автоматы, где за двадцать копеек в стакан наливалось сто грамм. Вино в них разливалось креплёное, паршивое, впрочем выбора не было. Когда были деньги, я заходил в эти забегаловки, выпивал стакан, потом гулял по окрестности.

В то время переулки Замоскворечья были моим любимым местом прогулок.

Запомнился полуподвал по разливу вина на Водоотводном канале, рядом с Ордынкой. В этом месте я воображал себя в Петербурге середины девятнадцатого века, вероятно, из-за того, что недавно прочитал Ф. М. Достоевского. Тогда вино у меня не было связано с актом творчества, с живописью, но алкоголь уже подстёгивал фантазию.

Бывало, дружеские попойки заканчивались и у меня удивительно. Однажды, это было в 1977 году, ко мне в гости пришёл Турунцев со своим знакомым, машинистом дизель-электровоза. Его дизель таскал товарняки из Таллина в Москву и обратно. Взяли пару «бомб» портвейна калибра 0,8 л. Не хватило. Турунцев растворился в летних московских сумерках. Я с машинистом оказался на Арбатской площади. Около здания Федерации футбола СССР, поддерживая друг друга для равновесия, мы направились к цветущим кустам сирени. В темноте подступили к стене, чтобы отлить… и… полетели в пропасть. Промелькнула мысль: «Это наказание за всё», поэтому я не сопротивлялся. Как известно, пьяному море по колено, тем более глубокий подвальный приямок. Пролетев три метра, я удачно приземлился, ничего не сломав. Мой товарищ, видимо, был не совсем согласен с судьбой, в полёте проявил непокорность року, и за это пролетел на уровень ниже, выбив на дне приямка чёрт знает откуда взявшееся окно в подвал. Сначала мне пришлось вытягивать моего друга из подвала. Он прихватил оттуда доску. Используя её, я залез с третьей попытки ему на плечи, вылез на верх и вытянул с помощью доски его. Машинист переночевал у меня в Коробейниковом. Утром, взглянув на его физиономию, я расхохотался. Точно по центру, как у индийского Брахмы, на его лбу красовалась сантиметровая черная, чёткой овальной формы родинка. Она не смывалась ни водой, ни мылом. «Как же я появлюсь на работе в таком виде?» — спросил он, разглядывая себя в зеркале. «Скажешь, что принял посвящение, только не говори, где», – сказал я.

Я попробовал творить вместе с Бахусом весной 1978 года. Сознательно решил выпить для того, чтобы высвободить сознание, открыть неизведанное, избавиться от комплексов ученичества, страха, связанного с творческим процессом. Я хотел узнать, как смогу писать в таком состоянии. Купив с дворницкой получки несколько бутылок белого Цинандали, я принёс вино в мастерскую в Коробейниковом переулке. Закрепил на противоположных стенах комнаты два больших холста без подрамников, размером приблизительно 140×200 см, выдавил из туб на палитру краски, откупорил бутылки с вином – короче, подготовился к творчеству. Для начала выпил стакан, посидел на террасе, повторил, полюбовался цветущей вишней и приступил к живописи… Очнулся я, лёжа на полу, на двери, которую неуклюжим движением плеча выбил, возвращаясь из туалета. Одежда и руки были испачканы в краске. В комнате горел свет. За окном была ночь. Поднявшись с пола, увидел на стенах яркую живопись в стиле абстрактного экспрессионизма. Самое интересное, что первое время я не понимал, кто всё это сделал. Манера письма была необычная. По-видимому, писал не я. Потом вернувшиеся обрывки памяти подсказали мне: один холст писал я, но кто другой? «Наверное, Юра Шестаков, – подумал я, – мы выпили и устроили творческое соревнование». В бутылке оставалось немного кислятины. Детали обстановки, бытовые подробности, характерный беспорядок прояснили мне память: второй холст написал тоже я. Абстракция получилась классная: лихо написанные цветовые пятна напоминали ковёр Земли, увиденный с борта самолёта, в центре было чёрное пятно, напоминающее лежащую собаку. Я вспомнил, как начал писать первый холст, а весь процесс работы над вторым абсолютно вылетел из головы, начисто стёрся из памяти. Эта абстракция, как положено, была создана «на автопилоте». Я сделал в творческом полёте «мёртвую петлю» и благополучно приземлился, смягчив посадку, на дверь. Вывод из этого творческого опыта следует такой: живопись, как небо, если ты пилот!

«На автопилоте» можно писать не только картины, например, управлять трактором по бескрайним полям нашей Родины…

Расскажу один жизненный эпизод. Летом 1981 года я поехал прокатиться на дорожном велосипеде вдоль реки Оки. Проехал Серпухов, Калугу, Тарусу, Алексин, Боровск – днём крутил педали, ночевал в стогах.

Проснулся ночью на стоге и какое-то время не мог понять, где я. Вместо привычного потолка в городской квартире на меня смотрела чёрная бездна с миллионами ярких звёзд и я в неё летел… Днём прошёл короткий дождь. Проезжая по шоссе, я остановился у остановки, чтобы спросить ожидавших автобус женщин о направлении пути. Пока расспрашивал, вдалеке на мокром шоссе появилась фигура, зигзагами продвигавшаяся к нам по разделительной полосе. Приблизившись, фигура предстала в виде пьяного вдрабадан мужика небольшого роста, в промасленной телогрейке. Запинаясь, он стал расспрашивать у женщин про какой-то дизельный агрегат С-70. С трудом я понял, что он ищет гусеничный трактор. Мне удалось выяснить следующее: втроём – тракторист и два собутыльника – подъехали на С-70 к сельмагу, взяли водки и отъехали в поле. Проснулся тракторист ранним утром, лежащим на пахоте, под дождём. Трактора не было. Мужик недоумевал, куда он мог подеваться. По его заверению, собутыльники водить трактор не умели. Он отправился его искать, по пути в садовом товариществе страдающий похмельем «садовод», выслушав его горе, налил ему двести грамм. Поделившись с нами своим несчастьем, тракторист вышел на разделительную полосу шоссе и пошёл дальше искать свой С-70, выписывая кренделя по мокрому асфальту. Автопилот в данном случае ему не помог, может, не включился.

Из последнего опыта использования вина в качестве творческого горючего для освобождения сознания, расскажу такой эпизод. В этом случае я применил французское красное сухое вино, три бутылки которого купил по случаю в «Ашане». Думал, что смогу растянуть удовольствие, пить по полстакана в день, как француз, но русские гены взяли своё. На картон, ~95×108 см., я выдавил из туб белила, немного умбры, сажи, охры и приступил к импровизации: стал размазывать краску пальцами, мастихином. Периодически я ходил на кухню, подшпоривал алкоголем коня живописи: выпивал вина… Зачем-то зашёл в ванную комнату и, наверное, в порыве вдохновения взвесился на электронных весах. Продолжал писать и курсировать на кухню и обратно к картону. Писать я люблю пастозно, поэтому расход краски у меня большой. В данном случае на картоне образовалось плотное месиво краски, но импровизация не приносила результатов, образы не рождались, а без этого у меня пропадал интерес. И вот, почти отчаявшись, в серое месиво краски я кинул бирюзовое пятно – вдруг оно стало лазурным морем. Неожиданно на фоне моря возникла толпа людей в туниках, слева колонны храма, из-под которых выезжали конные всадницы в длинных платьях, над морем белила с индийской жёлтой краской превратились в золотое пятно закатного солнца. Возникла Греция.

Хочу заметить: импровизация не всегда получается, но сейчас она состоялась. Живопись меня удовлетворила. Машинально я зашёл в ванную и опять взвесился на весах. Оказалось: за три часа работы я похудел на два килограмма. Сделаем вывод: труд живописца, если он не спит за работой, дружит с Бахусом и при этом вдохновенно пишет, можно приравнять к труду греческого шахтёра.

Автор: Александр Попов / Живописец

Советский и российский художник, член «Московского Союза художников». Провел однодневную выставку на Гоголевском бульваре, которая положила начало новому типу московских уличных выставок, ставших неотъемлемой частью культуры 70-х годов СССР. Работы находятся в частных российских и европейских коллекциях, музеях современного искусства.

Написать комментарий к статье...