Итак, выпьем. В отделении неврологии городской больницы № 67

Весной чувства обостряются до предела. Вокруг всё цветет, а на душе – букет неосознанных желаний: драма с элементами водевиля. Я выпил. Мир расширился, тёплый вечер позвал на улицу. Прошагав по Комсомольскому проспекту, я оказался у метро «Парк культуры». Немного притормозив, подошёл к подземному переходу через Садовое кольцо и увидел впереди стройную женщину в короткой юбке, с гривой волос. Она красиво шла, каштановые волосы при резком повороте головы волной перекатывались по плечам, ложились с замедлением в сторону. На расстоянии десяти шагов я пошёл за ней. На Остоженке, кода она немного отдалилась от меня, мне показалось, что она меня заметила. Зажглись фонари. Так, в непонятном для себя преследовании я оказался на небольшой площади у метро «Кропоткинская». Здесь я остановился. Женщина оглянулась, затем пошла по Гоголевскому бульвару, как бы приглашая меня продолжить игру. Теперь я понял: она знает о моём присутствии. Ход событий прояснился: нужно было что-то говорить, знакомиться. Это не входило в мои планы. Я повернул на Остоженку. С этой улицей многое связано в моей жизни. У метро «Кропоткинская» я назначал подругам свидания. В этих переулках работал дворником. Здесь жили друзья.

В 1986 году в церкви во втором Обыденском переулке отпевали моего друга – художника Евгения Поливанова. Он умер в 37 лет. Мне запомнились его крупные руки в гробу. С Поливановым я познакомился на Арбатской площади, 6/2.

Живопись Жени была близка к сюрреализму, творческие пути и интересы у нас были разные, но мы по-человечески симпатизировали друг другу.

За несколько лет до смерти, в январе, я пришёл к нему в гости на Шаболовку, купили водку, я сделал рыбный лососевый салат с луком и майонезом, как учил меня мой дядя Вася, шеф-повар поезда Москва – Владивосток. Яркое солнце осветило табурет с белой тряпицей – нашу скромную трапезу. Затем была душевная беседа, не помню о чём; жёлтое морозное январское солнце запомнилось. За день до смерти Жени я принёс ему несколько беличьих кистей № 2: он давно просил их достать. Провожая, стоя в дверном проёме с бутылкой портвейна в руке, он как бы хотел меня удержать, ещё поговорить. Я куда-то торопился. Через день позвонила его подруга Лори, сказала, что Женя умер в больнице от острого приступа панкреатита.

Пройдя 2-й Обыденский переулок, я остановился у магазина «Продукты», вспомнил одну историю, связанную с этим местом. Таким же теплым апрельским вечером, но во времена, когда улица называлась Метростроевской, здесь у меня произошло интересное знакомство. Хотелось выпить, но в кармане только рубль – нужно было что-то придумать. Подошёл арбатский тип в потрёпанном пальто. На двоих взяли бутылку портвейна и, чтобы не искушать судьбу, по приглашению типа я отправился к нему «на хату». Он жил в Малом Левшинском переулке. Странная оказалась квартира. Мой собутыльник был писателем. Пол тёмной прихожей, две комнаты, столы – всё было завалено по-щиколотку исписанной бумагой, рукописями его произведений. На диване и гардеробе также лежала груда машинописных листов. Шелестя бумагой его романов, я ходил по квартире. Забавно то, что в любой момент можно было взять лист с текстом и прочитать литературный фрагмент. Похоже, писатель и спал на диване, зарываясь в листы своих творений, как кот. Мы устроились в этом бумажном царстве, прямо на полу, и распили портвейн.

Я зашёл в «Продукты», купил бутылку вина. В соседнем подъезде пару раз ударил по дну бутылки кулаком, продавил пальцем пробку. Выпил. Постоял. Сверху по лестнице спускалась вдрабадан пьяная девка. Проходя мимо, она вдруг схватилась за мою бутылку. Я ёё оттолкнул. Выругавшись, она вышла из подъезда. Я допил вино. На дворе была ночь.

Прямо напротив подъезда стояла гнедая лошадь с сидящей на ней молодой наездницей, как с акварели Артура Фонвизина.

Люблю лошадей: их глаза, теплые губы, ноздри, их запах. Я привязался к лошади, стал гладить, спрашивать, как зовут. Можете не верить, но девушка на лошади (это был жеребец) каким-то образом затерялась в Москве. Ей нужно было быть на Ленинградском шоссе, у метро «Аэропорт» была конюшня. Я взял коня под уздцы с намерением показать дорогу. На Гоголевском бульваре у меня появилось твёрдое желание ехать верхом. Сесть на коня мне никак не удавалось – пришлось подвести его к лавочке. Здесь я сделал последнюю, роковую для себя попытку, попасть в стремена… и упал, оказавшись у него под брюхом. Жеребец с испугу переступил и задним копытом попал мне на икру левой ноги. Моя спутница разразилась трёхэтажным матом, что от неё я никак не ожидал. Этой девке было лет семнадцать, но ругалась она как бывалая потаскуха. Ведя лошадь под уздцы, мы пошли дальше – мои романтические чары развеялись. Её матерщина меня в конце концов достала и, не дойдя до Никитских ворот, похлопав коня по шее, я отправился, прихрамывая, домой. Утром нога посинела и распухла, я прикладывал к гематоме лёд из холодильника. Мне надо было не заниматься самолечением, а пойти в травмпункт. В итоге я оказался через несколько дней в шестидесятой клинической больнице на операционном столе. В палате на пять коек у всех были проблемы с ногами. У соседа по фамилии Гранат в молодости, когда он ехал на футбол, трамваем срезало полступни. Колоритный мужик, лидер по натуре, он держался бодро, травил анекдоты. После моей истории падения с лошади им был рассказан смешной анекдот про Василия Ивановича, свалившегося с коня.

Выписавшись из больницы, я попал в полосу запоя. Депрессия сменялась эйфорией, и наоборот. Как-то утром, в выходной день, принял душ, надел белую рубашку и поехал на Ваганьковское кладбище навестить родственников, прибрать могилу. При выходе из метро, около эскалатора на станции «1905 года», в толчее народа, видимо, от духоты мне стало дурно. Справившись с приступом тошноты, обрёл другую напасть: лица в толпе стали приобретать зеленовато-фиолетоватый оттенок, шагающие мимо не люди, а упыри и вурдалаки касались меня скользкими плечами – обитатели кладбища возвращались к себе в подземные квартиры. Дома появились другие симптомы болезни: при разговоре по телефону отчётливо стал слышать в ушах морзянку – звучали цифры. Как учили в армейской саратовской учебке, для лучшего запоминания, в напеве: цифра один – это «Куда ты пошла?», цифра два – «Я на гору пошла», цифра три – «Иди ты на х..»… Короче, у меня ехала крыша. Просто я не обратил внимания, что электросчётчик, под которым я сидел в коридоре, издавал слабое попискивание, а в моём разогретом алкоголем мозгу оно превращалось в азбуку Морзе. Приехала жена. Я, смеясь, рассказал ей о своих галлюцинациях. Она отнеслась к этому серьёзно: позвонила знакомому врачу, договорилась о встрече. Заехал Миша Рогинский, трогательно остался ночевать. Наутро, долбанув на кухне шампанского, стал писать его портрет. Писал на полу, маслом на холсте с использованием сухого конского навоза и зерна. В это время я работал над cерией картин к выставке «Путь естества». Рогинский разглядел, что я подшофе, удивился моей оперативности: «Когда же ты успел?» Через пару дней я сидел в кабинете врача в неврологическом отделении городской больницы № 67 на Хорошёвском шоссе. В общем, время тогда было перестроечное, за триста долларов меня положили в отдельную палату. Рядом была палата, куда привозили алкоголиков с белой горячкой. Я попросил жену, чтобы она захватила карандаши и бумагу, стал заходить к соседям и рисовать больных.

Здоровье у этих ребят было совсем подорвано «нарзаном»: некоторые голыми были привязаны просты­нями за руки и за ноги к кроватям, бредили, головы были запрокинуты. Другие в подавленном состоянии духа сидели на кроватях. Их рассказы, жизненные истории алкоголиков, запомнились своей комической нелепостью, абсурдностью. Лечащий врач скептически, с недовольством отнёсся к тому, что я стал рисовать и беседовать с больными: «Зачем это, какие цели?». Я пообещал, что эти рисунки в ближайшее время никто не увидит. Это было в начале мая 1995 года. С грустью наблюдал я, как за окном появлялись бледные весенние зелёные листья, а пациенты соседней палаты один за другим, немного помучившись, отправлялись в мир иной, их тела – в больничный морг…

Автор: Александр Попов / Живописец

Советский и российский художник, член «Московского Союза художников». Провел однодневную выставку на Гоголевском бульваре, которая положила начало новому типу московских уличных выставок, ставших неотъемлемой частью культуры 70-х годов СССР. Работы находятся в частных российских и европейских коллекциях, музеях современного искусства.